Александр Григорьевич Сурдутович

«Знаменитый день 23 августа 1942 года. Фронт был уже совсем близко, но город жил своей обычной жизнью: работали заводы, учреждения, магазины. В 15-30 объявили очередную воздушную тревогу. К ним привыкли и мало обращали на них внимание. Когда объявлялась тревога – радио, до отбоя, прекращало работу. На этот раз отбоя не было. Сталинградская радиостанция РВ-34 в эфир больше не вышла. Тот первый и самый страшный удар пришелся на центр города, северную заводскую часть он обошел. Но то, что творилось в небе и в городе, было хорошо видно. Мальчишки есть мальчишки. Всю эту картину, мы, несколько пацанов 11–12 лет наблюдали с чердака дома в Нижнем поселке».

«Мы с матерью взяли самое необходимое, сколько могли унести. Утро застало нас на «Красном Октябре». Два дня провели в щели у частного дома каких-то знакомых. Идти дальше к центру было немыслимо: там всё горело. От взрывов бомб щель вздрагивала и земля с перекрытия сыпалась на головы. Тогда я впервые столкнулся с тем, что люди, считавшие себя атеистами, начали молиться Богу. Помню – меня это удивило…»

«Мать покинула завод в числе последних тридцати его работников во главе с директором. Забежала за мной в подвал и дальше мы действовали самостоятельно. Когда ее увидел – впервые заплакал.

В ночь с 3 на 4 октября двинулись к берегу Волги, до которого было метров 200–300, но по дороге несколько раз пришлось уткнуться носом в землю, пережидая близкие разрывы мин. Поселок весь уже горел. Утро застало нас возле переправы. Собственно их было две. У берега весь день, в ожидании темноты, стояли небольшие баржа и буксир, а метрах в двухстах ниже по течению находился понтонный мост на остров «Денежный». Осенью Волга мелела и у острова, в те годы, образовывалась большая коса. В конце сороковых ее размыло. Длина моста была метров триста, но был он настолько узкий, что двигаться можно было лишь по одному. В высоком обрывистом берегу были вырыты множество неглубоких ниш, где люди прятались в ожидании переправы. Было ранее утро и опять была тишина. До воды, по отлогому берегу метров 25–30. Я пошел с котелком за водой. Где-то в километре слева прошел «Хейнкель-111», пересек Волгу, развернулся вдоль левого берега, сбросил несколько небольших бомб, снова развернулся и теперь, пересекая Волгу, шел прямо на меня. Высота метров 500, не больше. И вдруг вижу: открываются створки люка и из него, как из мешка, посыпались бомбы. Сколько – не сосчитал. Не смог. Тогда уже все знали, что если бомбы отделились прямо над тобой – в тебя они не попадут. Но они отделились раньше. Четко подумал – мои. Смотреть на них сил не было, но и лечь на песок было почему-то противно. Понял, если мои – это не спасет. Я просто сел на камень, закрыл глаза и стал ждать. Ужаса не было. Было осознание безысходной неизбежности. Бомбы пролетели вперед и взорвались на высоком берегу».

«День Победы. Вернее ночь и раннее утро. Сообщения ждали с часа на час. Еще 7 мая в ФЭПе узнал о подписании капитуляции, но как бы предварительно и полуофициально: радио об этом не сообщило. В ночь с 8 на 9 мая я дежурил у телефона в канцелярии госпиталя, солидно и по-военному называвшейся штабом. Дежурство обыденное, если бы не момент. На дежурстве можно было спать, но тут было не до сна. Работал трофейный радиоприемник. И опять, как часто бывает, высокое, торжественное, мешается с фарсом: какой-то сержант по пьяни устроил дебош у мирных жителей. Те обратились к нам, как ближайшей воинской части, мы в комендатуру. В телефонных перезвонах и водворении дебошира куда следует, незаметно пролетело время до трех часов ночи.

И тут раздался голос Левитана. Я был единственным в госпитале, кто его в этот момент услышал. Госпиталь спал, но я начал обегать все помещения и орать во все горло: «Война кончилась!». Было еще темно, но уже начинало светать. И тут сначала отдельными выстрелами, потом все чаще, и постепенно началась настоящая канонада. Сколько было в городе воинских частей, у кого только было какое оружие и ракетницы – все палило в воздух. По звукам впечатление было такое, будто идет ожесточенный бой, и лишь при взгляде на небо, оно менялось (на черной вставке!)

Сделала несколько выстрелов стоявшая недалеко зенитная батарея. Эта стрельба длилась часа три-четыре. Я тоже сбегал в казарму, взял свой автомат. К тому времени громоздкий диск поменял на более удобный рожок. Патроны мне не выдавали, и я добывал их, как мог. К тому моменту их оставалось семьдесят штук: на два магазина. Один я расстрелял одиночными, а другой вылетел одной длинной очередью. То, что судьба подарила мне возможность так отсалютовать Победе, греет мне душу всю жизнь.

Особое чувство, которое люди испытали в тот день и в последующие дни мая, не повторится никогда. Естественная человеческая радость, что остался жив и уже «не числиться в потерях», многократно усиленная тем, что была всеобщей, и все это на фоне яркой, благоухающей весны, когда чувства особенно обостряются.

Однако война закончилась не в одночасье. Шло разоружение немецких частей, были стычки, и после 9-го погибали солдаты. Последняя сводка «Совинформбюро» с объявлением об окончании его работы вышла 15 мая.

Через полтора месяца после победы мне исполнилось 15 лет».